Г.Н. Иванова-Лукьянова
Имена русского поэта Велимира Хлебникова и русского ученого Виктора Петровича Григорьева в сознании лингвистов давно объединились. Даже в их произведениях, поэтических и исследовательских, много общего – как в непостижимости, так и в притягательности.
Попыткой понять и описать интонацию одного из известных стихотворений поэта автор этой статьи обязан Виктору Петровичу, предложившему эту тему. С тех пор прошло около двух лет, и вдруг совершенно неожиданно стихотворение, заученное наизусть еще в школьные годы, приоткрыло свою интонационную тайну.
И что интересно. Если раньше в памяти были только слова, причем с не очень понятными связями, то, когда были услышаны ритмы и тоны, к этим словам пришло совсем другое, новое дыхание, а вместе с ним открылась свежесть раннего утра в горах и красота молодого благоухающего мира. Хочется думать, что это дыхание и есть дыхание поэта (в момент написания стихотворения), а, значит, и его физические ощущения, которые словно ожили через 90 лет и оказались сильнее словесных образов.
Интонация письменного текста определяется по ряду объективных признаков лексики, грамматики, в особенности синтаксиса, и пунктуации, которые помогают определить в тексте интонемы, а также по субъективным, авторским приемам экспрессивного синтаксиса, пунктуации и графики. А в поэтическом тексте – еще и разбивкой на стихотворные строки.
Стихотворение «А я…», написанное не по правилам классического стиха, соединившее верлибр и метр, задает свой собственный ритм особым расположением строк, каждая из которых представляет собой ритмическую группу (даже если она состоит из одного слова), оформленную средствами суперсегментной фонетики – движением тона, паузами и особым ударением. Ритмическую группу называют также синтагмой, фразой, колоном, интонемой. Мы используем термин интонема с некоторым допущением, поскольку одна стихотворная строка не всегда представляет собой синтаксически оформленное образование, и нередко она состоит из одного слова, но всегда оформлена интонационно; одна строка может состоять также из двух интонем.
Стихотворение Хлебникова состоит из 70 строк и при этом не имеет деления на строфы, однако ритмично повторяющийся интонационный рисунок примерно на равных отрезках стиха позволяет различить в нем пять частей, условно соотносимых со строфами. В каждой такой строфе можно заметить сходство в интонации зачинов, средней части и концовок. Наибольшее сходство отмечается в зачинах.
Начало строфы (зачин) оформляется двумя короткими интонемами восходящего типа, первая из которых реализуется более высоким, а вторая менее высоким подъемом тона; на двух последних строках зачина происходит постепенное понижение тона: от интонемы ровного типа до интонемы нисходящего типа. Так, самое начало стихотворения имеет такой интонационный рисунок: вверх-вверх-ровно-вниз.
А я (вверх)Из вздохов дань (вверх)Сплетаю (ровно)В Духов день (вниз)
Ритмико-интонационное оформление зачина играют особую роль в интонации всего стихотворения – оно задает непривычное дыхание, когда два восходящих тона, следующих друг за другом, напоминают короткие вдохи, а два понижения тона – продолжительный выдох. Не случайно сам поэт назвал такое дыхание «вздохами». Важность этого слова поддерживается паронимией: из вздохов – в Духов – воздух. В отличие от вдоха (одного вдыхательного движения) вздох предполагает вдох и происходящий за ним выдох; он более эмоционален – это видно из примеров, приведенных в словаре: тяжелый вздох, вздох облегчения, испустить последний вздох. Но эти примеры не подходят к нашему тексту. У Хлебникова это вздох восторга. Перед полнотой жизни, перед красотой мира. Так вздохнет человек, захлебнувшись горным воздухом, «зеленым и росным», как будто грудь не может его вместить – одного вдоха от переполненности чувств оказывается мало и надо вдохнуть дважды.
Такие вздохи счастья на зеленом фоне свежей, сверкающей, душистой природы ритмично повторяются примерно через одинаковые промежутки текста.
Высокий подъем тона в первой строке предопределен текстом: Первая строка построена как продолжение разговора или даже спора с кем-то, у кого что-то не так случается в Духов день. Поэтому фраза «А я…» интонируется как противопоставление, по типу ИК-3, а следующее за ним повышение может реализоваться уже не таким высоким подъемом тона.
Сравним интонацию зачина в последующих строфах.
Вторая строфа. В ней, в отличие от других строф, двойные подъемы тона встречаются дважды:
Может быть, завтра (вверх)Мне гордость (вверх)Сиянье сверкающих гор даст. (вниз)Может, я сам (вверх)К семи небесам (вверх)Многих недель проводник, (вверх)Ваш разум окутаю (ровно)Как строгий ледник, (вниз)
Третья строфа:
С коз (вверх)Буду писать сказ (вверх)О прелестях горной свободы. (вниз)
Четвертая строфа:
А ветер, (вверх)Он вытер (вверх)Рыданье утеса (вниз)
Пятая строфа:
Это, (вверх)Тонок и звонок, (вверх)Играет в свирель (вверх)Пастушонок. (вниз)
Затем, в средней части строфы, начинается фаза плавной волновой интонации, когда интонемы восходящего и нисходящего типа последовательно сменяют друг друга.
Береза склонялась к соседу, (вверх)Как воздух зеленый и росный. (вниз)Когда вы бродили по саду, (вверх)Вы были смелы и прекрасны. (вниз)Как будто увядает день его, (вверх)Береза шуметь не могла. (вниз)
Плавное движение тона от верхнего уровня к нижнему на равных отрезках текста задает интонационную волну (вверх-вниз-вверх-вниз-вверх-вниз), которая усугубляется метрическим строем этого отрывка – амфибрахием (он нарушается только на слове увядает). Точки, стоящие после каждой волны, требуют продолжительной паузы, которая помогает осмыслить перекличку образов и их связь. Ритмическое интонационное движение настраивает на успокоение, созерцание и воспоминания. И в этом медитационном ритме является образ девушки. Он рождается как бы случайный, наплывающий волнами, чередуясь с другим образом – березой, склоняющейся к соседу, день которого увядает. Два настроения попеременно сменяют друг друга: двое и одна; увядающий день и – смела и прекрасна.
В заключительной части строфы идут два интонационных понижения (зеркальное отражение зачина).
И вы ученица Тургенева! (вниз)И алое пламя повязки узла! (вниз)
Таким двойным понижением тона – глубоким падением и удлинением пространства молчания – заканчиваются все строфы. Это выдох.
Здесь образ девушки – некой Л.Г., которой посвящено стихотворение, приобретает конкретность: ученица Тургенева – смолянка, яркая деталь одежды.
В заключительной части II и IV строф образ наполняется поэтической чувственностью и проплывает как воспоминание.
Вторая строфа.
Горной тропой поеду я,Вас проповедуя.………………………….А вы, вы – девушка в день Троицы.
Четвертая строфа.
Это твои в день ТроицыШелковые взоры.Где тропинкой шелковой,Помните, я шел к вам,Шелковые ресницы!
Но неуловимость и неосязаемость образа воссоздается на вполне реальном фоне природы, где березы, горы, пропасти, лужайки, тропинки, козы, лебедь, пастушонок, кувшинки. Этот фон физически осязаем: наполнен воздухом, светом, запахом смолы, сверкающими бликами. Такое сильное ощущение приходит не столько от слов, сколько от ритма и интонации. Поэт так организовал наше дыхание, что вместе со «вздохами» чувственное восприятие природы становится настолько достоверным, что мы не замечаем явных несоответствий: березы в горах, смола на березах, горной тропой поеду я, кувшинки в омуте. Поэт и сам перечеркивает картину горного пейзажа одной фразой: Нет, это не горы! Точность деталей не для этого стихотворения и не для этого поэта.
Образ девушки появляется лишь тогда, когда «вздохи» уходят и дыхание выравнивается как бы поверх природы, вне её, как осознанная тема, присутствующая постоянно. Выровненность дыхания приходит не только с ритмом интонационных волн, но и с метрической стройностью стиха (в этих частях длина стихотворной строки совпадает с графической разметкой стихотворения).
Так в средней части первой строфы на протяжении восьми строк звучит амфибрахий, внутри второй строфы – восемь метрических строк (ямб и дактиль), внутри третьей – семь строк амфибрахия, внутри четвертой – четыре строки дактиля и на четырех строках последней строфы – чередование амфибрахия и дактиля. Ритмичное чередование разных трехсложных размеров наводит на мысль о намеренном столкновении разных ритмов. Даже классические размеры пот употребляет с разной степенью соответствия расположению строк, создавая тем самым еще одно ритмическое разнообразие.
Вообще перекличка разных ритмов – одна из особенностей ритмики данного стихотворения. Особенно остро ощущается от сопоставления двух ритмов дыхания – ритма «вздохов» и плавного интонационного ритма воспоминаний. На этом и строится интонация произведения. Она неотделима от ритма. Как в музыке, где счет и ноты не существуют отдельно друг от друга.
В стихотворении слышатся два ритма, подобно двум музыкальным счетам в одном произведении, для правой и левой руки, как у А.Н. Скрябина значит упоминание имени этого композитива в творчестве Хлебникова вовсе не случайно.
Такой двойной ритм стихотворения напоминает движение морских волн, когда высокие валы ритмично накатывают через равные промежутки относительно спокойного волнения
Высокие валы – как интонационные пики подъема, усиленные двойным повышением тона. Они сбивают дыхание и вызывают обостренное восприятие картин и образов природы всею полнотой чувств – зрением, осязанием, обонянием. Лексическая наполненность этих строк связывает обостренность чувств с мыслью о прекрасном.
Интонация «вздохов» соединилась с ощущением счастья.
Взаимодействие интонации и образного ряда вновь поднимает неразрешенный вопрос о том, что первично в этом взаимодействии: интонация, вписанная в текст, вызывает образные ощущения или сами образы и связанные с ними ощущения создают необходимую интонацию.
Чувственное восприятие образов природы усиливается и другими, второстепенными ритмами, например, цветовыми. Так, зеленый цвет – главный цвет стихотворения – наплывает волнами через равные промежутки текста, через 16, 15 и 17 строк: воздух зеленый, зеленые ручьи, в лужайках зеленых, пеной зеленою; разные оттенки зеленого всплывают и в образах сада, берез, лужайки, тропинки и заканчиваются прекрасным темно-зеленым цветом: А в омуте синем Листья кувшинок.
Ритмично наплывающий зеленый цвет перебивается хаотично разбросанными мазками слепящего света: сиянье сверкающих гор, к семи небесам, строгий ледник, ветер падает светел, облако, лебедь, с милой смолой, серебряных слез, серебряных слов, свирель. Благодаря скоплению в этих словах самого светоносного согласного – «с» и сонорных согласных все стихотворение пронизано сиянием и светом.
И все эти ритмы – строгие и беспорядочные, – объединяющие звуки, образы и тоны, переплетены звуковыми узорами паронимических подхватов и сложных рифм типа: из вздохов дань – в Духов день; гордость – гор даст.
Но об этом многое сказано.
Столкновение и перехлестывание ритмов отражается и на образном строе стихотворения, в которых создается внутренний ритм, вписанный в текст, замечаемый глазами, но невоспроизводимый голосом. Две темы (два образных ряда) развиваются параллельно и переплетаются так туго, что кажется, что синтаксические связи рвутся, но затем они снова восстанавливаются.
Когда вы бродили по саду,Вы были смелы и прекрасны.
И вы ученица Тургенева!И алое пламя повязки узла.
Такое переплетение напоминает перекрестную рифму. Однако, если такая рифма заставляет удерживать в памяти лишь одно слово, то перекрещивание целых образных планов требует больших эмоциональных усилий. К этой сложности читатель уже подготовлен всей ритмической полифонией стиха.
Обе темы внешне не связаны друг с другом, поэтому их чередование воспринимается как прерывание мысли. Однако образная нелогичность преодолевается логикой стихотворной формы.
С козБуду писать сказО прелестях горной свободы.Их дикое вымяСосет пастушонок.Где грозы скитаются мимо.В лужайках зеленых,
………………………
Образная полифония возникает только в местах абсолютной ритмико-интонационной гармонии, где форма привычна и проста, где метрический стих льется плавно и незатейливо. От этого сложность содержания и нарушение синтаксических связей словно ускользают и делаются несущественными для первого взгляда. Зато впоследствии разрыв образов и объединение их с помощью формы предстают как решение эстетического задания.
На изломах деформированных связей, как на складках парчовой ткани, скользит неуловимый и многогранный поэтический мир героя, угадываемый по формам первого лица, но тут же ускользающий и воспринимаемый не в целостности, а по деталям, как в картинах абстракционистов, или по впечатлениям, как в картинах импрессионистов. Таков способ отражения лица у поэта – разобрать образ на детали, а затем объединить их целостным впечатлениям. Так познают мир дети, ученые, художники. В разломанной игрушке, расщепленном атоме и методе пуантилизма много общего, как и в стихотворении В. Хлебникова. Разломанные и разбросанные детали его стихотворения подхватывает интонационная волна и легко несет эти строки то поднимая, то опуская их, а звуки льются так мелодично, что становится ясно, что Хлебников писал не кроссворды, а звездную симфонию, не требующую банальных толкований.
И еще один парадоксальный вывод: мне казалось, что для того, чтобы понять Хлебникова, надо научиться понимать Григорьева. Оказалось, наоборот: чтобы понять Григорьева, надо попытаться понять Хлебникова.