Воспоминания о Михаиле Викторовиче Панове к 100-летию со дня рождения
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Возьмет мой труд упорный, безымянный,
И пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет.
(А.С. Пушкин)
Я помню Михаила Викторовича с 1954 года, когда поступила на историко-филологический факультет Московского городского педагогического института имени В.П. Потемкина. Мы были буквально опьянены лекциями Н.И. Балашова и Г.А. Нерсесова по античной литературе и словно были погружены в мир Греции и Рима, с их богами, трагическими судьбами героев, с красотой "божественной эллинской речи". Я думала тогда, что если бы я не училась в этом институте, то прошла бы мимо целого пласта мировой культуры. На фоне преклонения перед Эсхилом, Софоклом и Еврипидом зарождалось и наше эстетическое чувство, положившее начало понятиям благородства, красоты и этических принципов жизни. Мы, подобно взрослым, обсуждали Медею и царя Эдипа и знали все о силе семьи и крови (о родственных связях).
Параллельно с лекциями по классической литературе начались лекции по введению в языкознание, которые читал А.А. Реформатский. По оживлению зала и по тому, как в зал стали приходить студенты старших курсов, появилась мысль об особой важности происходящего. Это было связано с личностью Реформатского. Когда-то давно Панов спросил у меня:
- Как вы запомнили Реформатского?
И я отвечу, как и тогда:
- Смешно, весело, но непонятно.
Но самое главное для нас было то, что он дружил с Рихтером, о чем упоминал иногда в своих лекциях, а на концерты Рихтера мы тогда простаивали в очередях целыми сутками. У нас в группе была С. Исаева, которая жила на улице Горького и которая могла отмечаться в списках очередей в любое время дня и ночи. Да и правила этих очередей были суровые: отмечаться надо было то в шесть утра, то в три часа ночи. Уж очень высок был спрос на Рихтера, на Гилельса, на билеты в Большой театр и т.п.
Практические занятия в нашей группе вел М.В. Панов. Эти занятия я не помню, но сам преподаватель очень напоминал нам актера Малого театра, который играл героя из трех сестер. Это был 1954 год, а когда через год я пришла в тот же институт после академического отпуска, неожиданно для меня начались лекции Михаила Викторовича Панова в большом зале. Тогда же началось и преображение лектора. Он стал казаться веселым, жизнерадостным, легким, а его лекции после Реформатского воспринимались как интересные и абсолютно понятные.
Я даже передвинулась с задних рядов на передние, чтобы лучше видеть его и слышать. Наш интерес к преподавателю и к языкознанию усиливался с каждой лекцией.
Михаила Викторовича Панова мы полюбили сразу и навсегда.
Он был счастливым преподавателем: после работы в школе легко перешел в вузовские аудитории и провел в них лучшие годы своей жизни, увлекая студентов в самом начале их филологического развития.
Его лекции были полны радости научного познания, остроумных примеров, широты лингвистических соотношений между прошлым, настоящим и будущим языка, живыми обликами старинных лингвистов и приветствием любой смелости и новизны в науке о русском языке. Кроме того, его лекции были полны живых участников – студентов, школьников, ученых и всех носителей литературного языка вне зависимости от уровня их языковой культуры, потому что область филологического взгляда М.В. Панова объединяется необъятной темой "жизнь языка". Примеры, которые он приводил, отличались уместной образностью и непохожестью на школьное обучение.
Вот, например, когда М.В. открывал тему разговорной речи, он придумал такую сцену. Студенты спросили преподавателя:
- Что значит слово "кит" в значении много?
Преподаватель не знает такого значения и считает, что слово это однозначное. Но студенты достали свои записи и показывают его примеры:
- Вы же сами так говорили: "Все время кит дела, кит вопросы, кит проблемы".
Тема была запущена, и новые темы в стиле Панова только и ждали своей очереди. И в них новые рассказы, придуманные или взятые из живой жизни языка, из его живительного источника, из которого говорящий постоянно черпает оттенки слов, мыслей и ощущений. Чего, например, стоит придуманное слово "сумлевательное" наклонение?
В лекциях Панова всегда чувствуются внутренние вопросы детей:
- А можно ли писать чудеса через "ю"?
- Можно, – отвечает учитель, – но тогда у вас в тетрадях появятся такие чюдеса!
Глубина многозначности русской лексики часто лежит в основе Пановского юмора.
- Почему вы не были на последнем партийном собрании?
- Если бы знал, что последнее, непременно пришел бы.
Мальчик боится ходить в школу, потому что учительница все время пугает, говорит, что "съест КПСС".
В воспоминаниях о Панове всегда присутствует тема "Учитель и ученик". Себя он всегда считал учеником Д.Н. Ушакова, А.М. Сухотина, А.А. Реформатского, В.Н. Сидорова, Р.И. Аванесова, Г.О. Винокура, Д.Н. Шмелева, И.А. Василенко и др.; над ними словно был воздвигнут ореол высокого уровня преподавательского мастерства, любви и высшей степени уважительности.
М.В. Панов первым из наших учителей ввел понятия фонемы, сильных и слабых позиций, фонологической системы, фонологической школы.
Из своих учителей Панов особенно выделял А.А. Реформатского, который был ему ближе по возрасту и по духу. Однажды в разговоре со мной он назвал его человеком эпохи Возрождения, подразумевая многогранность его интересов. Но я подумала, что и сам Панов тоже подходит под это определение. Ведь, кроме филологии, М.В. интересовался всеми видами искусства, и прежде всего живописью, графикой, архитектурой. Во мне он с первых курсов видел художника.
Я рисовала факультетскую газету "Литфаковец", и однажды он предложил мне рисовать еще и газету "Языковед", которую сам же и организовал. Эта газета стала гордостью кафедры русского языка, в ней печатались новые научные сведения, как то: новгородские раскопки, берестяные грамоты, вологодские кружева, скульптуры с острова Пасхи, географическая карта распространения русского языка в мире и прочие научные факты.
Молодые преподаватели кафедры активно участвовали в создании газеты и чувствовали ее своим детищем, доделывая ее в квартире М.В. и уточняя научные подробности. Все газеты "Языковеда" запали надолго в наши сердца и изредка напоминают о себе. Так, сверкающие стволы берез на моих картинах хранят память об акварельных набросках березовых поленьев, с которых я рисовала для газеты буквы из бересты. А мою внучку я и сегодня учу писать вязью и украшать заглавные буквы.
Мои беседы с Пановым часто касались живописи, особенно после того, как я приносила на заседания "Дятла" свои картины. Иногда я приносила новые взамен старых, а старые оставляла до следующего прихода. Часть последних картин так и осталась в его доме после смерти Михаила Викторовича и просто исчезла.
Об одной картине, которая ему особенно понравилась, он говорил, что прикрывает ее бумажкой, чтобы не выцвела, и говорил, что жалеет, что он только один ее видит и что она должна бы висеть в Третьяковской галерее. Я не приняла его слова всерьез, а он сказал, что художники часто сами не понимают, что они создают. Картина называется «Россия» (так ее назвала М.Я. Гловинская), 1998 г. Потом копию этой картины я оставила у М.В. с подписью: "Дорогому Михаилу Викторовичу для Третьяковской Галереи".
Еще он говорил о художественном видении, что у каждого оно свое, а у художников особенное, так как художники видят будущее, как никто не видит. Однажды он спросил: "Кто из нас будет дольше жить: вы, я или эта ваша картина? – Она. В ней Россия".
По многим моим картинам я вспоминаю Михаила Викторовича в разные периоды его жизни. От веселых счастливых дней до тяжести поздних впечатлений. В счастливый период у меня рисовались картины с водой – я уже не помню, чей это был период, мой или его, наверное, общий. Некоторые стихи М.В. с водой точно соответствуют картинам "На Волге", 1995 г., "Озеро Свитязь", 1988 г.:
Синее вверху, синее внизу,
Бесконечно доброе небо,
Бескрайняя ласка воды"
(М.В. Панов).
Или, как он вспоминал однажды свои счастливые впечатления: "Лето, солнце, мама сидит на траве...Это было счастье". А мои картины называются так: "Середина лета", 1993 г., "Радость", 1992 г.
Тяжелые дни наступили, когда его лишили работы, нигде не печатали, не разрешали читать лекции, не издавали его книги. Я не знала, как его поддержать. Звонить – неудобно, да и не знаешь, что сказать. И тогда я написала ему открытку со словами Ф.И. Тютчева:
Взбесилась ведьма злая,
И, снегу захватя,
Пустила, убегая,
В прекрасное дитя.
Весне и горя мало,
Умылася в снегу
И лишь румяней стада
Наперекор врагу.
Через несколько дней мы встретились на улице. Он сказал только: "Мне это очень дорого".
Прервала этот тяжелый период К.В. Горшкова – завкафедрой русского языка МГУ. Мы с ней были на конференции в Звенигороде, и она мне рассказала о том, какое приняла решение. Она сказала буквально следующее: "Я уже прожила жизнь, и мне бояться нечего. И я хочу вернуть студентам Панова".
И она пригласила Михаила Викторовича читать спецкурс в МГУ.
Что тут случилось с Москвой! Она повалила вся от мала до велика в самую большую аудиторию на Ленинских горах. Сидели на ступеньках, на подоконниках, вокруг входов и выходов в аудитории – пробки, пройти невозможно.
Во все последующие дни через 20 минут после начала лекции все двери закрывались, и войти в аудиторию было нельзя.
Началась пора слушания прекрасных лекций. Они были посвящены русской поэзии XVIII-XX вв. и были прочитаны в Москве в 60 -70 годы.
Это был золотой век для самого Панова. Сколько в его облике было уверенности, величия, красоты! И как много мы получили от этих лекций! Фотография Л.Л. Касаткина хорошо передает это состояние учителя и учеников.
Лекции Панова в МГУ становились праздником для студентов, аспирантов, преподавателей и просто любителей русского языка. Помню, как в перерыве после лекции кто-то сказал: "Прямо как концерт". Переполненные аудитории и восторг слушателей в этот период, возможно, и послужили для Панова стимулом для написания книги "Язык русской поэзии XVIII-XX веков", которую он уже начал писать прямо в период чтения своих лекций и которую продолжал писать вплоть до последних своих дней.
А лекции тем не менее продолжались, и продолжался разговор о них. Так, в один из лекционных дней народу в аудитории было непривычно мало. Это было 31 декабря. Хорошо помню: что-то скажет на это Панов? А он входит и говорит: "Не зря считают, что Тютчев – поэт для немногих". Вот тогда и прозвучали слова о лекции – концерте.
Сейчас я вспоминаю, что состояние приподнятости после лекции было не только у нас, но и у преподавателя. Я часто провожала его до метро. Домой идти не хотелось, и мы долго сидели на скамейке в метро и разговаривали. Поезда проходили один за другим, а он шутил и смеялся.
Эти лекции не только объединяли учеников Панова, но и стали событием в культурной жизни Москвы. Не меньше, чем выставки в Пушкинском музее.
Лекции словно давали силу М.В. и не мешали ему назначать очередные заседания "Дятла". А там, как всегда, вкусно, сытно и весело. Мы с М.Л. Каленчук на кухне, она жарит картошку. Слышатся голоса дятловцев. Наконец она торжественно входит в зал с большим блюдом румяной картошки. Общая радость и вопросы: как можно так пожарить картошку, как никто не умеет? А дело было в том, что в холодильнике у М.В. всегда было много сливочного масла.
Временами приходили слухи о больницах, о болезнях. Однажды М.Я. Гловинская попросила меня прийти к М.В. А у меня как раз был период бессонниц, но я знала, что прийти больше некому.
И вот после лекций я еду в трамвае, а глаза слипаются. Приехала...
Дверь у него, как всегда, когда он ждет гостей, открыта.
И произошло чудо. Он с такой радостью встретил меня! И сказал: "Я даже галстук надел, подумал, что так я Гале понравлюсь".
И у меня сон как рукой сняло.
Сочетание Учитель и Ученик прочно вошло в биографию Панова.
В.Г. Белинский когда-то сказал о Пушкине, что он смог стать гениальным учителем для всех нас, потому что он был гениальным учеником. Так и у Панова - творческая новизна его открытий стала возможной благодаря творческой энергии его предшественников.
Его ученики внесли новые направления в научную жизнь М.В. и оставили важный след в его трудах.
Так, под влиянием Д.Н. Ушакова М.В. создавал свои словари и энциклопедии, под влиянием А.М. Сухотина родилась любимая его тема о ритме прозы, а монография "Ритм прозы от Карамзина до Чехова" вышла в свет в 2017 году и была посвящена Михаилу Викторовичу Панову.
Под влиянием группы методистов и их силами были созданы работы по методике преподавания русского языка в школе и экспериментальные учебники для школы: 5, 6, 7, 8/9 классы. Годы издания:1995, 1997, 1999, 2000.
Последняя книга для школы вышла еше при жизни Михаила Викторовича и была подарена мне в июле 2001 года с дарственной надписью: "Учитель – учителю. Чудесному человеческому сокровищу Гале Ивановой. М. Панов". Книга называлась: "Русский язык. Учебник для средней школы. 8-9 классы". Под редакцией М.В. Панова. Издательство "Реал-А". М., 2000.
Предпоследнее мое посещение М.В. было вместе с И.А. Мосалевой. Был сентябрь 2001 года. Михаил Викторович подарил ей сборник своих стихов с надписью: "Дорогой Ирине Алексеевне с глубоким уважением и радостной памятью. М. Панов."
В последнее посещение (октябрь 2001 г.) все мысли и разговоры опять были о книге, которую пишет Михаил Викторович. Он был бодр, весел, но при этом в нем была загадочность, торжественность и предчувствие чего-то очень важного. Я как бы мысленно задала ему вопрос: "Что?"
Вместо ответа он встал, подошел к столу, выпрямился, и положил руку на пачку рукописных листов. И сказал: "Вот. Я все закончил".
Как назвать это произведение, эту книгу? этот труд?
Память о старческой жилистой руке, лежащей на листах белой бумаги, подсказывает другое название – РУКОПИСЬ.
Итак, в октябре 2001 года книга была закончена.
В ноябре 2001 года Михаил Викторович скончался.
Сразу после похорон стало известно, что никакой рукописи нет.
Стали спрашивать друг у друга, кто видел ее последним?
Как выглядели эти листы бумаги, на которые Михаил Викторович положил свою руку? Ответов не было ни на один вопрос.
Только годы спустя усилиями учеников были изданы две книги М.В. Панова о русской поэзии, составленные по записям почитанных лекций.
Первая книга – "Язык русской поэзии XVIII-XX веков". Курс лекций. 2-е издание. М., "Языки славянской культуры", М.,2017. Сост., подгот. текста Т.Ф. Нешумовой, М.Л. Каленчук.
Вторая книга – М.В. Панов. "Поэтический язык Серебряного века. Символизм. Футуризм", Курс лекций. Расшифровка и подготовка текста Л.Б. Парубченко, А.Э. Цумарев, Издательство Нестор-История, Санкт-Петербург, 2019.